Русский драматический театр Удмуртии представил первую премьеру сезона – «Король Лир» в постановке Петра Шерешевского. Ожидавшие появления в репертуаре театра очередной костюмной «шекспировской классики», возможно, будут разочарованы, а вот ценители авторского современного театра – экспериментального, метафоричного, умного, заставляющего думать, - получили настоящий подарок.

На край сцены в луч софита, как на порог вечности, откуда уже виден тот самый свет, выходит высокий худой старик. Он держится молодцом, и все же видно, как он напуган. «Я Лир. Я умираю. Мне страшно», - растерянно произносит старик, вслушиваясь в собственный голос, пытающийся понять, что значит «умираю». Навсегда, что ли? Совсем умираю? Как это может быть, если я живой? Чтоб подтвердить это, он берет булавку, колет в ладонь и вздрагивает – больно. От жизни – больно. И все равно пугается смерти и всего необратимого, что придет с ней. С этого момента режиссер Петр Шерешевский, артист Николай Ротов и вся творческая команда, работавшая над этим спектаклем, начинают рассказ о своем короле Лире.

Лир: два в одном

Шекспировские пьесы режиссеры XXI века перекраивают свободно и смело, выводя за скобки одних героев, придумывая новые отношения другим (в недавнем лондонском «Гамлете» режиссера Роберта Айка Розенкранц и Гильденстерн – юноша и девушка, и они влюблены друг в друга), удваивая третьих (в московском театре им. Пушкина идет «Ричард Третий» Бориса Дьяченко, где темную сторону короля-тирана играет мужчина, а его совесть – женщина, и реплики Ричарда поделены между ними). Чуть сместив акценты, они добиваются нового звучания наизусть знакомых пьес, нового резонанса с нашим днем.

Петр Шерешевский перекроил «Лира» так, что вышло совсем новое платье короля, и история приобрела неожиданное звучание. Режиссер сплел сюжетные линии главного злодея пьесы, подлеца и предателя, незаконного ублюдка Эдмонда Глостера (тот обманом добился изгнания сводного брата, настоящего наследника рода, и отдал отца на пытки) и самого Лира. Старый король прямо объявляет, что он – Эдмонд Лир, незаконный сын своего отца. И вся история Глостера, чередой подлогов и лицемерия добившегося титула, становится историей самого Лира – это он получил корону, истребив на своем пути тех, кто его любил. Сюжетная линия Эдмонда становится и воспоминанием Лира о его юности, и новым витком той же истории, уже в доме Глостеров. С такой предысторией новое звучание приобретает уже завязка истории, когда Лир раздает королевство и власть дочерям: сам всю жизнь лгавший, думавший одно, а говоривший другое, он разучился отличать правду от вранья, прямой честный взгляд от мастерски разыгранного рвения.

Шерешевский сократил пьесу так, что у центральных персонажей остались считанные строки (для старших дочерей – те немногие слова, которыми они закрываются от Лира, как масками, и повторяют их раз за разом). Выведены из сюжета половина шекспировских персонажей. Корделия здесь не выходит замуж за короля французского, Лира не сопровождают рыцари, нет Шута, одного из любимых персонажей многих режиссеров (пару его реплик присваивают себе изгнанники, Корделия и граф Кент, большинство же его каламбуров остались за рамками спектакля).

Между прошлым и вечностью

Жанр спектакля обозначен как «сон по мотивам трагедии». Место действия - бесцветное, наполненное неверным, рассеянным светом, - похоже не то на чистилище, пространство между этим светом и ничем, не то на выморочное полузабытье умирающего Лира, где обрывки воспоминаний спутываются, наслаиваются одно на другое, выплывают из памяти темными силуэтами. Полуистершееся, мятое, будто покрытое морщинами платье Лира столько же напоминает королевские одеяния, сколько и саван. Здесь пусто – ни живого деревца, ни дома. Только белая поблескивающая крупа покрывает все вокруг, по велению памяти становясь то жемчугами, алмазами и монетами, то морским песком, то песком вечности.

Старый Лир, раздав владения, приколачивает доски к большому деревянному ящику, и тянет холодом: сам себе гвозди в крышку гроба забивает. Но вот деревянная гробина поднимается над сценой и оказывается старым шкафом, из щелей в днище которого сыплются и сыплются тонкими струйками белые крупинки, как в перевернутых часах. Отсчитывает время Лира, да и всех наблюдающих. И шкаф, конечно, окажется тем самым, семейным, со «скелетами» - тайнами прошлого.

На седого, немощного Лира катятся огромные катушки – жернова, колеса судьбы. Когда старшие дочери с этих катушек возносят славу Лиру, воздевая руки в картинном величественном жесте, невольно возникают в памяти парки, богини судьбы, прядущие нити человеческих жизней. От этих гигантских шпулек они отмотали довольно, Лир уже стар и дряхл, и вот они надвигаются все ближе и ближе, угрожающие, крепко стоящие в вышине над человеком и готовые оборвать его нить. Возникает и буквальная метафора этой семьи: если Лир отнял достоинство и благополучие у брата и отца, то почему его дочерям не вернуть ему долг?

Потом эти катушки станут и супружескими постелями, и столешницами, и дыбой для Лира, на которой он повиснет добровольно, наконец осознав, что натворил за свою жизнь. И страшными колесами, переезжающими сначала через оклеветанного Эдгара Глостера, а потом и через всех других героев этой жуткой семейно-исторической саги. Грохоча и покачиваясь на досках сцены, как товарняк на стыках рельсов, они наезжают на людей, катятся, не замедляясь дальше, оставляя за собой распростертые тела. Этот образ судьбы, подталкиваемой людскими руками, становится одним из важнейших для спектакля и вгрызается в память.

Витки истории

Поэтический текст Шекспира Шерешевский заменил поэтичным, образным, многозначным, как настоящая поэзия, сценическим языком. Его полноценными соавторами тут стали три художника: сценографию и костюмы создали Александр Мохов и Мария Лукка, светопись - Александр Рязанцев. Каждая сцена спектакля стала поэтической строфой, полной символов и метафор, временной пружиной, в которой скручиваются разные эпохи. И в этом шекспировского мироощущения больше, чем в дословном следовании его тексту. Бард сам писал о тиранах прошлого, реальных или мифических, чтобы говорить о природе власти или надломах человеческой натуры с современниками. Следом за ним режиссер рассказывает о Лире, чтобы исследовать не только порочность властолюбия вообще, но и тиранию, которая до сих пор с нами (хотя событиям, с которыми Шерешевский рифмует расправу над графом Глостером, уже 80 лет).

На один миг безвременье, в котором разворачивается история Лира, обретает узнаваемые черты конкретной эпохи. Регана строжеет лицом, так, что скулы твердеют, гладко зачесанные волосы и взгляд - тяжелый, как металл черных пистолетных стволов, выдают веру в собственную правоту и привычку к приговорам, печатная машинка лязгает под ее пальцами короткими очередями. Неясный до того момента силуэт ее платья вдруг обнаруживает сходство с шинелью, на которой хомутом вздыбливается скатанное солдатское одеяло. В этот момент становятся понятны и их с Корнуолом тяжелые черные ботинки, и его отрешенный взгляд и бледное, застывшее непроницаемой маской лицо фанатика-гэбиста. Лежащие на боку катушки становятся деревянными письменными столами. Для суда над Глостером им не хватает одного человека до «тройки», но они разбираются и так: Корнуол неспешно вбивает в стол два гвоздя, на ширину ладони один от другого… Когда он с остервенением насаживает лицо Глостера на гвозди – так, чтобы глазами пришлось, над сценой звучит бравурная советская песенка. Политические репрессии 1937-го? Шекспир начала XVII века слово в слово? Предчувствия в 2017-м? История по-прежнему наматывается на колесо судьбы. Виток за витком.

Не опоздать с признанием

Финал истории Шерешевский переписал тоже. Не умирает Корделия - уходит в тень кулис, сыграв свою роль в прозрении Лира. Обретает зрение Глостер - но в немного потустороннем мире спектакля происходит это, кажется, уже после его смерти. И встречаются наконец лицом к лицу два Эдмонда – седой, умирающий, и молодой и сильный. Сидят на берегу вечности, закинув в нее удочки, слушают шум прибоя. «Признай, наконец, что ты подлец», - устало говорит старый Лир молодому. И с этого начинается его суд над самим собой, и кто знает, какой приговор вынесет ему вечность. История Лира оказалась размышлением о правде и лжи, о том, что нужно вовремя признаться самому себе в подлости, трусости, слабости, совершить покаяние: если и есть способ остановить вращение страшных колес, прервать череду одинаковых ошибок и преступлений, то он именно таков и зависит от тебя лично.

Театр мирового класса

На предыдущем спектакле-высказывании Петра Шерешевского о времени и вечных вопросах, «Маленьких трагедиях» по пьесам Пушкина, труппа Русского драматического театра заявила о себе как о первоклассном актерском организме – безупречно профессиональном, безошибочно чувствующем нерв эпохи, способном на обезоруживающую искренность. «Король Лир» (18+) это ощущение усиливает: здесь каждый из актеров, кажется, берет новую для себя высоту и чувствует себя там уверенно и естественно. Для Николая Ротова его Лир стал возможностью сыграть всю глубину личности, трагизм, лишенный пафоса и надрыва благодаря самоиронии, всю слабость сильной натуры, всю выстраданную человечность, которые чувствовались в нем давно, но ни в одной другой роли не набиравшие такого масштаба. Выразительны, точны и достоверны в каждой интонации, создают законченные образы буквально парой жестов, взглядов и произнесенных фраз и Елена Мишина - Гонерилья, и Дарья Гришаева – Регана, и Радик Князев и Антон Петров в ролях их мужей, Альбани и Корнуэла, и Екатерина Логинова – Корделия. Ведут свою тему любви, тепла, доверия и обмана Михаил Солодянкин, Вадим Истомин и Игорь Василевский (отец-Глостер, Эдгар и молодой Эдмонд). Крепко стоящее на ногах здравомыслие и верность самому себе играет Андрей Демышев – граф Кент. Сложно предсказать, насколько успешной будет судьба этого непростого, перенасыщенного символами, аллюзиями и метафорами спектакля в Ижевске, одно можно сказать с уверенностью: в городе продолжает появляться театр мирового класса.

Автор: Анна Вардугина

«Удмуртская правда»  26.10.2017