Эффектнее всего экзотическая афиша «Двенадцатой
ночи» с пальмами смотрится на полузаснеженной тумбе около театра. Двенадцатая ночь – она пусть и «с начала Рождества», но это обозначает вовсе не время года, а то, что праздник еще не окончен. В разных постановках остров Иллирия в большей или меньшей степени обладал чертами шекспировской или любой другой эпохи, но не так часто местом действия становился не просто южный – тропический остров, из недавних примеров – Томас Остермайер в Комеди Франсез отправляет героев Шекспира на дикий пляж с пальмами.
Иллирия в спектакле РДТ – то ли Гавайи,
то ли Мадагаскар (во всяком случае, лемуры на программке подталкивают к такому ассоциативному ряду). Точная география не принципиальна, важно, что остров здесь не столько точка в пространстве, куда логично быть выброшенным после кораблекрушения, но некий абсолютно райский уголок – Парадиз, курорт, где нет ни забот, ни хлопот, знай, сиди себе у бара, слушай песни шута и пей коктейли. Делать его обитателям решительно нечего, кроме как влюбляться и наслаждаться жизнью (спиртным, розыгрышами, флиртом – нужное подчеркнуть). Нарисованные лемуры демонстрируют узнаваемый жест, который периодически повторяют герои спектакля: закрывают глаза, уши и рот – не вижу, не слышу, не говорю. Дальше в трактовке обычно подразумевается – «зла». Вот до такого высокого уровня буддийской философии пытаются дотянуться жители Иллирии.
Тем не менее, человечество без проблем
не может. Нет своих – создай немедленно, в крайнем случае, ввяжись в чужие. Поэтому Оливия (Дарья Гришаева) так странно выглядит, упорствуя в трауре посреди всеобщего тропического блаженства. Поэтому Орсино (Игорь Василевский/Антон Петров) будто лбом в стену колотится, пытаясь завоевать женщину, которой до него принципиально нет никакого дела. Поэтому юная красавица Виола (Владислава Оболенская) переодевается мужчиной и старательно бережет свою тайну. Для усиления настроения всеобщего любовного помешательства еще и Антонио режиссерской волей «меняет пол». Капитан становится капитаншей Антонией (Александра Новикова), а их отношения с Себастьяном (Виталий Туев) из дружеских превращаются в односторонне-романтические: Антония, если можно так выразиться, находится в глубокой френдзоне, и все ее благородные жесты остаются без взаимности. Формально складывается любопытное противоречие между подчеркнуто расслабляющей обстановкой и томительными любовными страданиями, но на практике оно так и остается исключительно умозрительной конструкцией. Почему? – поймать разлад на уровне ощущений зачастую намного проще, чем понять его причины.
Жанр спектакля обозначен как «утопическая
комедия», и вот это, пожалуй, стало отправной точкой для непримиримых противоречий в моем восприятии. Да, утопия морского курорта налицо, но ее в спектакле так много, что атмосфера островного рая поглощает комедийное начало едва ли не без остатка. Вместо того, чтобы разрушить безмятежность существования жителей Иллирии, или, напротив, подчеркнуть абсурдность этой безмятежности, интрига в ней растворяется и теряет всякую остроту. Иллирийская жизнь идет своим размеренным чередом, на море – штиль, затишье после бури. Многословных рассуждений максимум, активного действия крайне мало, соответственно, предполагаемый накал страстей вязнет в неторопливом развитии событий.
Ближе всего к попаданию в жанр комедии
оказались Михаил Солодянкин - Мальволио и Максим Морозов - сэр Эндрю Эгьючийк. Сэр Эндрю существо отчего-то совершенно херувимного вида: в белом завтом парике, напудренный и даже с мушкой над губой. Ему без разницы, на кого таращиться влюбленным взглядом, лишь бы наливали. Мальволио традиционно вносит диссонанс в общий жизнелюбивый (с поправками на любовные неурядицы) настрой героев. Здесь его фигура тоже не исключение, но парадоксальным образом именно манерно гнусавящий зануда оказывается живее и в чем-то трогательнее остальных. Полноценной конфронтации между ним и компанией сэра Тоби так и не случилось, зато в своих реакциях Мальволио живее и естественнее противников, что быстро делает именно его объектом зрительской симпатии. Одинокий, в качестве единственного близкого существа держит рыбу: водит ее на поводке, в шипованном ошейнике и зовет Офелией. Правда, все время есть ощущение, что рыба вот-вот выскользнет из рук хозяина и отправится в свободное путешествие по марлево-целлофановому морю. Но это все благодаря ловкости Михаила Солодянкина – как технически «оживает» рыба, умом я понимаю, а на практике глазами не смогла уследить. Правда, закончила свое сценическое существование Офелия так же, как ее знаменитая тезка – «утонула», выброшенная Мальволио в момент появления подложной записки. Проблема в том, что ловкий розыгрыш, организованный Марией и компанией, со стороны больше похож не на урок ханже, а на издевку над слабым и, в общем-то, ни в чем не повинным героем.
Сценография спектакля статична, что вообще
странно, учитывая, какой практически безостановочной динамикой отличается, например, «Свадебная чехарда» того же режиссера, да и в «Пьяных» сценографические решения вопросов не вызывали. Внятно обозначено несколько локаций: «замок» Орсино – кальяны, подушки, бар Марии (Екатерина Логинова/Александра Мусихина) и компании, береговая линия и море – тряпичное, в которое герои прыгают под неизменную подзвучку всплеска. С одной стороны, это забавно и по театральному – бросаться в кучу голубоватой марли как в воду. С другой – будучи многократно повторенным, этот прием перестает быть не то что смешным, а вообще заметным.
Вторая часть названия пьесы – «или
что угодно» - развязывает руки и одновременно ставит перед непростым выбором: если «что угодно», то что же выбрать? В данном случае как раз выбора и не произошло, в спектакле оказались намешаны самые разные приемы и ходы, объединенные не вполне понятно, по какому принципу. Условные тропики выглядят эклектично: пальмы в кадках колышутся над тканевым морем, Орсино возлежит на ковре, который можно было бы причислить прежде всего к восточным, если бы у каждого постсоветского человека не висел такой в детстве над кроватью. Часть реквизита героям заменяют разного вида и размера плюшевые рыбы, но (и это в данной ситуации не очень логично) как рыбы они тоже «функционируют», где принцип различия – не ясно. Есть интересно звучащий шекспировский «микс»: персонажи «Двенадцатой ночи» время от времени, будто позабыв, из какой они пьесы, приплетают в свои монологи «дуй, ветер, дуй», «быть или не быть» и прочее. Есть непродолжительные проекции крупных планов главных героев на экран. Есть утрированная театральность, как, например, в сцене плывущего куда-то на серфе-лютне шута Фесте (Николай Ротов). Есть живой вокал. Много разного в спектакле есть, а получился он похожим на костер, к которому так и не поднесли спичку – все по отдельности вроде бы присутствует, а огня, столь необходимого для шекспировской комедии, нет. Конструирование формы вытеснило собой содержание.
Но заключительная сцена, в которой к публике
чуть-чуть «подплыли» надувные рыбы, стала каким-то даже неожиданным моментом чистой красоты в спектакле: (у)томительные страсти улеглись, и появилась возможность несколько минут сосредоточиться на единении с театральным волшебством: так иногда радуются самые юные зрители, если со сцены актеры запускают что-нибудь в зал. Простой прием дал ощущение праздника (и одновременно грусти – ведь праздник заканчивается) легче и точнее, чем все предыдущие сложносочиненные ходы.
P.S: да, в подтверждение грусти – хэппи-энд
в спектакле не такой уж тотальный, и дело не только в Мальволио. Если у капитана Антонио в оригинале был теоретический шанс просто порадоваться за друга, который обрел свое счастье, то капитанша Антония остается с разбитым сердцем. Может, они бы с Мальволио друг друга полюбили, что ли?..
Оставить комментарий